“Самоубийца” Эрдмана или Жизнь прекрасна, гражданин Подсекальников!

Юбилейные страсти по Николаю Васильевичу Гоголю как будто бы утихли, но «дыхание» классика мы все еще ощущаем и чувство это уже неотделимо от нас. В его произведениях больше загадок, чем откровений, но разгадывая их, мы постигаем нечто очень важное для нас сегодня. В репертуаре Севастопольского академического русского драматического театра им.А.В.Луначарского  есть два спектакля по гоголевским пьесам - «Женитьба» и «Городничий» по «Ревизору», поставленных Владимиром Магаром. Оба они стали в своем роде «невероятными событиями» и не только севастопольской сцены. Казалось бы, что можно тут еще сказать... Но самое невероятное было впереди.

Летом прошлого года Виталий Малахов, впервые приехав в Севастополь на постановку, привез с собой «Самоубийцу» Эрдмана, - пьесу не слишком популярную, но именно в ней ощущается тот самый гоголевский дух.

Художественным руководителем театра Владимиром Магаром предложение это было воспринято благоприятно и даже восторженно.

И действительно, спектакль, премьера которого состоялась в  августе прошлого года, украсил афишу юбилейного сезона театра (в сентябре 2011 года Севастопольский академический русский драматический театр им.А.В.Луначарского отметил 100-летие).

Спектакль получился эстетически близким к традиции севастопольского театра, однако режиссерский метод оказался новым для артистов. «Самоубийца» рождался, если можно так сказать, изнутри: в поисках формы режиссер шел от выстраивания взаимоотношений персонажей (застольный период длился почти месяц), и до самой премьеры не было привычной стабильности. Это очень беспокоило исполнителей, привыкших «наполнять» почти  готовую форму, предложенную режиссером.  «У нас блестящая пьеса, я - хороший режиссер, вы - замечательные артисты, значит, спектакль у нас будет качественный», - успокаивал артистов Малахов. Надо отдать должное его мастерству и безошибочному чувству «внутреннего градуса» исполнителей, - спектакль был создан всего за два месяца, без спешки, штурмовщины,  - и не обманул ожиданий ни актерских, ни зрительских.

Несмотря на  яркий социальный аспект,  главная ценность пьесы Николая Эрдмана не остроумная сатира на общество, а маленький человек, наивно взывающий к здравому смыслу, герой с такими естественными желаниями и слабостями, что возразить-то ему и нечего: «А прошу я немногого. Все строительство наше, все достижения, мировые пожары, завоевания - все оставьте себе. Мне же дайте, товарищи, только тихую жизнь и приличное жалованье».

Вот так просто герой «Самоубийцы» Семен Семенович Подсекальников перечеркнул все социальные и политические «достижения» общества, все гуманитарные миссии, высокие идеи..., как будто бессмертный гоголевский Акакий Акиевич стучится в двери современности. Примечательно, что в эрдмановском тексте есть и прямые цитаты из Гоголя. Например, псевдоним - «Тридцать пять тысяч курьеров», которым подписывает Егорушка свой «фельетон» взят из «Ревизора». «...по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете  представить себе, тридцать  пять  тысяч одних  курьеров!», - рассказывает про Петербург Хлестаков. Намеренно или подсознательно допустил это автор, но гоголевские тени не раз сквозят через текст «Самоубийцы».

Не их ли заметили Мейерхольд и Станиславский, а за ними Любимов, Плучек..., целая галерея больших режиссеров, увлекшихся текстом Эрдмана. В этой галерее Виталий Малахов стал чуть ли не первопроходцем «Самоубийцы» в современном украинском театре.

Вместе с Малаховым над спектаклем работала главный художник севастопольского театра Ирина Сайковская, сумевшая «разруху в умах» воплотить в предметном плане сцены, являющей собой одновременно и коммуналку Подсекальникова, и зал ресторана в летнем саду «Красный Бомонд», и даже кладбище, которое угадывается за глухой стеной.

На сцене доминируют грандиозных размеров скульптурные ноги грубой работы в противовес другому изваянию, поменьше - безголовой (или обезглавленной) крылатой Нике с веслом в уцелевшей руке. Деревянные упаковочные ящики, служащие мебелью, соседствуют с мраморными львами и кумачевыми лозунгами. Такая беспокойная мешанина старого, недоразрушенного и нового недостроенного народного счастья выглядит весьма современно. На этом фоне попытки героев устроить жизнь, все их устремления, «идеи» подобны детской игре на ладони Молоха.

Итак, Семен Семенович (его роль исполняет заслуженный артист Украины Виталий Таганов) в пылу семейной ссоры намекнул на самоубийство. Что произвело на Машеньку, его мнительную жену (Валентина Огданская), и тещу (заслуженная артистка Украины Татьяна Бурнакина) такое сильное впечатление, что вся многонаселенная коммунальная квартира увлеченно засуетилась вокруг несчастного соседа. Трудно сказать, кому первому пришла идея использовать Подсекальникова в качестве, скажем так, «знамени», возможно товарищу Калабушкину (Александр Порываев) организовавшему все дело.

А дело состоит в том, что порядочный самоубийца обязан написать предсмертную записку с объяснением своего столь радикального ухода из жизни, - что-то вроде: «В смерти моей прошу винить...» Так вот, борьба развернулась за содержание этого послания, ведь «в настоящее время, то, что может подумать живой, может высказать только мертвый».

Представители соответствующих заинтересованных слоев общества пламенно уговаривают Подсекальникова умереть за интеллигенцию, за свободу торговли, творчества, за веру, за любовь... Не пропадать же добру! Все заходит так далеко, что наш бедный Семен, который в ближайшее время умирать в общем-то не собирался, оказывается «припертым к стене» с пистолетом в руке.

Спектакль севастопольского  театра о том огромном страхе, который подобно  яду был разлит  в нашем обществе два поколения назад, и уродует души нас теперешних. Авторы спектакля вместе с драматургом исследуют этот страх, ставя героя на пограничную черту между жизнью и смертью. Только здесь, между двумя огромными страхами наш «самоубийца» может почувствовать себя человеком: «Все рав­но умирать. Я сегодня над всеми людьми владычествую. Я - дик­татор. Я - царь, дорогие товарищи!»

Интересны представлены в спектакле еще не обратившиеся в «огромную массу масс» индивидуумы. И, в первую очередь, предприимчивый Калабушкин со своей подругой Маргаритой Ивановной Пересветовой - владелицей ресторана, где проходят проводы Подсекальникова в мир иной. В этих персонажах тоже есть нечто гоголевское, когда смешно и страшно одновременно.

Одна из самых ярких в спектакле сцена в ресторане - наиболее сложна постановочно. В ней одновременно работает множество планов - словно нестройный хор, где у каждого своя партия - свои цели, хор, в котором должен солировать Подсекальников, но все его усилия попасть в общий тон трагически наивны. Этот диссонанс сперва едва заметен, наш Семен скромно стоит в уголочке, застенчиво улыбаясь, а уже через несколько минут он, размахивающий револьвером, звонит в  Кремль: «Молчать, когда колосс разговаривает с колоссом!»

Надо отдать должное Виталию Таганову, умеющему органично существовать на сцене в самых нелепых обстоятельствах, с акробатической ловкостью произносящему длинные эмоционально наполненные монологи своего героя. Его внутренняя и физическая подвижность дают очень многое в понимании психологического состояния Подсекальникова.

Трагифарсовый финал спектакля режиссерски выстроен не менее виртуозно. Все участники последней сцены переодеты в белое, как на праздник. Через зал на сцену с закрытым занавесом выносят некое подобие явно пустого гроба. На авансцене в микрофон ведутся какие-то организационные переговоры. Я не знаю, как у других зрителей, у меня было впечатление, что я присутствую на собственной гражданской панихиде, и опять мне смешно и страшно.

Занавес открывается, и начинаются траурные речи, изобилующие возвышенными метафорами. На их фоне истеричная выходка Клеопатры Максимовны и попытки отобрать у нее микрофон эмоционально подводят нас к апогею сцены  - «воскрешению» Подсекальникова и его заключительному монологу: «Я не хочу умирать ни за вас, ни за класс, ни за человечество...».

С такой же официозной страстью с какой только что превозносился усопший, на него «ожившего» обрушивается ярость «борцов за справедливость». «Расстрелять его!», - кричит Раиса Максимовна, та, которая «за любовь».

Как часто в запале борьбы за общее благо забываются необщие чаяния маленьких людей, которые не хотят никакой борьбы, а только «тихой жизни и приличного жалования». И может быть именно они правы? А, Николай Васильевич?

Татьяна Довгань